Espresso от Саши Донецкого: Призраки из октября 1993-го

Литератора Мариэтты Чудаковой как личности для меня не существует. Она давно мертва. Её нет. По крайней мере, в моральном, этическом смысле. Как и тех 42 "подписантов" знаменитого письма, опубликованного сразу после расстрела ельцинскими танками здания российского парламента в октябре 1993-го. Письма в стиле "раздавить гадину", в очередной раз продемонстрировавшего полное нравственное ничтожество так называемой либеральной интеллигенции.

Я шёл в Центральную городскую библиотеку Пскова на презентацию новой книжки Чудаковой "Егор. Биографический роман" о, пожалуй, одном из самых одиозных "либерастов" перестройки, творце шоковой терапии, "приватизаторе" с чрезвычайными полномочиями, умудрившемся за каких-нибудь полгода (вот уж воистину - вундеркинд!) ввергнуть население великой страны в глубочайшую нищету и депрессию, и хотел взглянуть в глаза знаменитой общественнице ельцинской эпохи, цепляющей нынче на грудь белую ленточку: она хотя бы немного сожалеет, раскаивается в том, что подписывалась, по сути, под моральным приговором себе и себе подобным? То есть навсегда внесла свою фамилию, известного литературоведа и критика, в позорный список.

Оказалось, что не только не сожалеет, но и сегодня, в июле 2012-го, спустя почти 20 лет после октябрьской трагедии 1993-го, вновь поставила бы свою кровавую большевистскую подпись. Здесь всё предельно ясно, и никакие рассуждения или оценки уже никому не требуются, тем более, что оценки думающими и совестливыми людьми, подлинными, как оказалось, а не номинальными интеллигентами были сделаны тогда же, в чёрном октябре 93-го.

Книжка "Егор", которую она сочинила, издала и теперь возит по России, есть, конечно, апология человека, ставшего символом губительных реформ начала 90-х, убивших великую державу и превративших Россию в сырьевой и зависимый придаток США и их сателлитов.

Про апологию (т. е. оправдание) стало ясно из устного рассказа Мариэтты Омаровны всем, кто собрался в библиотеке на Конной послушать знаменитого булгаковеда и одновременно члена оргкомитета партии "Правое дело". По её словам, Егор Гайдар ещё в детстве прочёл "Капитал" Маркса и уже тогда стал относиться к советской системе с презрением, что не мешало внуку пламенного большевика Аркадия Гайдара (как теперь хорошо известно, в 1921-м году зверскими методами "подавлявшего" Антоновское крестьянское восстание на Тамбовщине) с непременной фигой в кармане делать весьма успешную карьеру в КПСС.

Госпожа Чудакова, несмотря на преклонные года, оказалась глуховатой, но зато весьма энергичной старушкой, страстной и ни в одном своём слове не сомневающейся, со скорострельной, как из пулемёта, речью: за час с небольшим она успела не только представить привезённые в Псков книжки, рассказать как в августе 1991-го защищала Белый дом, провести викторину для двух школьниц, но и, к примеру, в очередной раз попытаться убедить сомневающихся, что целенаправленный развал СССР, инициированный советской элитой, вроде секретаря обкома КПСС Ельцина, главного редактора журнала "Коммунист" Гайдара и лауреата премии Московского комсомола Чудаковой, был просто неизбежен.

На аргумент, что реформы в СССР могли пойти по "китайскому пути", госпожа Чудакова пошутила, что для таких реформ в СССР слишком мало китайцев.

Я слушал Чудакову и недоумевал.

Потому что в конце 80-х-начале 90-х годов пребывал уже в достаточно сознательном возрасте, и прекрасно помню, как мы все тогда жили, на исходе социализма: да, наблюдался дефицит в государственной торговле, но колхозные рынки ломились от снеди, и никто, ей Богу, не бедствовал, предприятия работали, безработных не наблюдалось, а старики или бродяги не шарились по мусорным бакам в поисках пропитания... Но это так, к слову.

Вообще-то я надеялся на большое эксклюзивное интервью с Чудаковой, которая пусть и сгинула для меня морально в октябре 93-го, но всё-таки наверняка была бы интересна читателю, как, во-первых, известный булгаковед, а, во-вторых, как типичный представитель московской либеральной интеллигенции со своим особым набором стереотипов.

Но путного интервью не получилось, потому тут же к разговору присоединились ещё два псковских журналиста, а это уже не интервью, а пресс-конференция, то есть совсем другой жанр.

К тому же Чудакова спешила в Изборск — поглядеть на древние стены и невероятный по красоте ландшафт.

Но свои главные вопросы я всё-таки успел ей задать:

- Вы сегодня на встрече с читателями вспоминали о начале 90-х, о тогдашней политической ситуации, так вот, вы не жалеете, что в своё время подписали так называемое "письмо 42-х"?

- Сразу бы подписала бы и сегодня! - ни секунды не сомневалась г-жа Чудакова.

- Даже сегодня? - удивился я, полагая, что за прошедших 20 лет могли возникнуть какие-то муки совести, переоценка ценностей, старческая мудрость, наконец.

- Не моргнув глазом! - старушка громко выдохнула воздух от возмущения. - Вы-то там не были в то время, а я была!

- Многие из подписавших то письмо сегодня жалеют о своих заблуждениях, - вставил я реплику.

Немногие! - отрицала запоздалое раскаяние русской либеральной интеллигенции г-жа Чудакова. - Жалело человека два-три. Немногие! Я учёт веду. Когда Макашов с телеэкрана кричал: "Идите на Кремль, бейте жидов", а Руцкой кричал лётчикам по телефону: "Подымайтесь! Нас тут добивают. Бомбите Кремль!.." А вы знаете, что юнкера в октябре 1917 года не стали сопротивляться большевикам и сдались только тогда, когда большевики решили обстреливать Кремль? Юнкера пожалели Кремль. А Руцкому не было жалко. Я позвонила на Российское телевидение, но сначала пошла к Моссовету, посмотреть, что там делается. Гайдар же призвал идти к Моссовету, это единственное, что можно было сделать. И он не просто безоружных позвал, но от его семьи пошло четыре человека, - ударилась в сумбурные воспоминания (для меня звучавшие всё-таки как попытка, опять же, оправдаться) г-жа Чудакова. - Он, его отец, его старший брат Никита Бажов и сын Никиты. Пятнадцатилетний Пётр с ними просился, но они ему сказали: "Ты что? С кем мы оставим женщин?". Эти четыре человека из семьи Гайдаров были готовы умирать вместе с другими. Я вышла в полдвенадцатого ночи. Это было что-то необыкновенное. Как плотва, к Моссовету шла толпа людей семьями. Отцы с сыновьями шли весело. И когда я пошла обратно, то была одна против течения. Мне хотелось сказать им: "Да я иду выступать, я не дезертирую!" Так шли люди. Я вышла из метро Савёловского вокзала в полпервого ночи. Москвичи знают — это турникет между зданиями "Огонька" и типографиями и издательствами "Правда". Турникет по определению должен охраняться. Мы из книжек знаем, что во время переворотов типографии тоже надо охранять. Не было никого! Я пошла по двору, чтобы короче, я шла 35 минут до пересечения улицы "Правды" и 3-й Тверской-Ямской, я не встретила ни одной живой души, ни одного милиционера, никого!

- Я пришла на студию РТР, - продолжила вспоминать писательница. - Что я увидела там? И вы поймёте, почему я подписала письмо и не жалею ни на вот столько! Ворота закрыты, за ними 10 трясущихся 18-летних милиционеров в касках. А я до этого Лысенко спросила: "Ну что, вас уже штурмуют?" "Нет, - ответил он мне загробным голосом, - но это вопрос нескольких ближайших часов". Я увидела, что в здании телевидения затемнение, светилось два окна, как во время войны. Светилось окно Лысенко и окно студии, где шла запись. Два окна! Они боялись светиться! Эти ребята трясутся, потом они говорили мне: "Если бы явились те головорезы, сколько бы мы смогли продержаться? 20 секунд. Ребята, милиционеры молодые, приготовились умирать". Долго проверяли мой паспорт. Вот всё рассказываю дословно, так, как было! Вышел майор, взял меня за руку и повёл по тёмным коридорам к Лысенке. За руку, полностью тьма! Это в столице! Чего ещё-то надо было?! Столица! Лысенко сидел краше в гроб кладут. Говорит: идите, сейчас заканчивает Черномырдин, и мы прямо вас с колёс запустим. И я набросала себе в записной книжке то, что скажу. А зачем я шла? Я знала в 1993 году, что меня знают в стране словесники. А словесников у нас около миллиона, не меньше, значит, уже хотя бы им я скажу! Они мне доверяют. Ничем плохим я не прославилась. Они поверят мне, что я не вру. И потом я в течение нескольких лет встречала людей, которые мне говорили: "Мы успокоились только тогда, когда услышали вас". А я сказала вроде того, что Москва не подведёт, и кончила такими словами, хотя не было известно, кто будет утром президентом: "Генерал Руцкой! Вы опозорили себя. Вы русский офицер, послали одних русских убивать других". И кончила на этом. Мне Березин говорит: "Ну, вы смелая женщина!" А я ему в ответ: "А может, просто глупая?" Ну, мы с ним посмеялись. И я попросила, чтобы мне дали машину, потому что метро уже не работает. И вот в полтретьего ночи я ехала от улицы "Правды" на юго-запад к метро "Беляево", через всю Москву по центру. Я всё время смотрела в окно и не встретила ни одного милиционера на улице! Ни одного! То есть Москву сдавали пьяному Макашову. Раз отказала милиция, Ельцину ничего не оставалось, как обратиться к армии. Абсолютно подавление вооружённого мятежа есть обязанность, долг любого президента, подавление вооружённого мятежа в столице.

- А вы не видите здесь исторического противоречия: в 91-ом году армия встала, не стала стрелять в народ, а в 93-ем году стала стрелять в народ?

- Я прекрасно вам на это отвечу. Поэтому Егор Гайдар позвал нас к Моссовету и к Кремлю. Он прямо об этом потом говорил. Он сделал абсолютно правильный ход. Он хотел показать армии, где находится народ! И армия это увидела. А что вы удивляетесь? Что я такого непонятного сказала? Вы абстрактными категориями не мыслите. Армия в 91-ом году увидела, что народ защищает Белый дом, а в 93-ем армия увидела, что народ против Белого дома! А собрался у Кремля и Моссовета.

Видимо, что-то такое невольно отражалось на моём лице, чего я не мог контролировать, и Мариэтта Омаровна чуть не возопила:

- Я не понимаю, чего вы удивляетесь!? Не может же армия быть всегда за власть или всегда против? Суть в том, что она и в 91-ом, и в 93-ем проявила себя, я бы сказала, хорошо. Она защищала народ.

- Нет, но вы можете себе вообразить, что где-нибудь во Франции по приказу президента расстреливают парламент? - не выдержал я.

- А кто расстреливал парламент, хотела бы я узнать!? - ещё сильнее возбудилась старушка. - Знаете, что такое расстрел? Я - филолог. Расстрел - это когда выводят безоружного или человека, который не может оказать сопротивление, у него связаны руки, и расстреливают в упор. Я задавала вопрос, в котором вы, журналист, извините, не можете разобраться, школьникам. Я задавала вопрос: правильно ли журналистское выражение про 1993-й год "расстрел парламента"? Приезжайте в Москву, я покажу вам их работы. Почему я и верю подросткам. Они отвечали, ещё не утратившие здравого смысла, в отличие от нас, грешных: "Это неправильно! Потому что ни один депутат не был ни ранен, ни задет пулей. Можно сказать, и это было бы правильно: обстрел здания парламента". Ну, всё! Дальше мы с вами не двинемся. Мы дошли до предела. В спорах вырождается истина, есть такое выражение.

И Мариэтта Чудакова категорически прекратила разговор со мной.

Продолжать было действительно абсолютно бессмысленно. Когда расстрел из танковых орудий боевыми снарядами называют "обстрелом" (будто бы артиллерийский "обстрел" чем-то отличается от "расстрела" и менее губительное и жуткое?), то это, извините, не тонкости филологии, а либо детство, либо маразм, либо, опять же, подлость.

Для любого вменяемого человека то, что произошло в октябре 1993-го года, есть именно расстрел. Может быть, у Белого дома и были люди, вооружённые автоматами Калашникова, но что они против пушек?

А я ещё раз убедился, что в оправдание собственной подлости, особенно обладая некоторыми литературными талантами и определённым фанатизмом, можно придумать всё что угодно. Причём с особым цинизмом. Даже этот самый пресловутый "обстрел"?

Когда царские войска в декабре 1905 года прямой наводкой расстреливали из пушек баррикады вооружённых рабочих на Пресне во время Московского восстания, то они осуществляли "обстрел несанкционированных баррикад"?

Воистину, когда отечественная интеллигенция (в её либеральном изводе) спешит в услужение власти, например, к Ельцину, то уже никого и ничего не желает слышать и слушать, и прежде всего — собственный народ, а знает исключительно одну "истину" — свою, оправдывающую любые злодеяния власть предержащих.

Избалованная, жирующая на роялти давно почивших предков, вся эта московская элита на самом деле глуха и слепа, и в лучшем случае — наивна, что совсем её не оправдывает. Дураков, как говорится, учат. Что, собственно, и произошло в нулевые, когда либеральная интеллигенция решила, что её "предали".

Депутаты Верховного Совета, быть может, и не пострадали, потому что прятались в бомбоубежище Белого дома. А люди, простые русские люди, пришедшие защищать основной закон, Конституцию, по существу, формировавшиеся принципы правового государства?

Зачатки этого правового государства, которое так и осталось, увы, мечтой, были расстреляны вместе с сотнями безвинно погибших русских людей, которых вывозили с места трагедии вповалку в кузовах грузовиков, и о которых либеральная интеллигентка Чудакова даже не вспомнила.

Саша ДОНЕЦКИЙ.