Закон суров, туда и вышло

Двадцатый день рождения Конституции России отмечали как-то без особого энтузиазма. Даже с сожалением. То и дело говорили о фиктивности данного документа, о его противоречии каждодневной практике. Но при этом больше всего общественность задел намек на возможность изменения основного документа страны. Мол, в цивилизованных-то странах Конституция – скала, приблизиться к которой можно только через охранительные кордоны и далеко не по каждому поводу. Такая вот священная гора, проникновение на территорию которой чревато для нарушителя социальной смертью.

Вообще, представление о Конституции как о чем-то едином и характерном для всех развитых обществ, не совсем корректно. Великобритания, Канада, а также Израиль привычного для нас высшего законодательного акта не имеют. Конституционный закон Австрии тоже весьма специфичен. А в Саудовской Аравии, на которую почти всегда ссылаются любители дешевого бензина, ее место занимают священные для мусульман книги.

Американская конституция также весьма отличается от всех других. Ее отличие еще и в том, что США – единственная в мире конфедерация такого масштаба. Возможно, поэтому там Конституция – национальное достояние, изданное в прекрасных подарочных вариантах, рекламируемая во множестве фильмов, подчеркиваемая во внешней политике страны. Впрочем, для Америки Конституция – это еще и бренд, на который успешно покупаются как отдельные люди, так и целые государства.

Так что вариативность форм основного закона, а также способов его использования – вещь вполне обычная. Особенность России в том, что про Конституцию у нас вспоминают только когда кому-нибудь что-нибудь нужно. Николо Макиавелли утверждал, что люди охотнее прощают убийство ближних, чем потерю имущества. Похоже, правило это работает и в России.

О конституции оппозиция вспоминает, чтобы доказать кровавость, лживость (далее по тексту) режима, а режим – чтобы разоблачить оппонента. То есть в лучшем случае цели преследуются узкополитические, в худшем речь идет о мелких амбициях персонажей. И главное здесь – остаться при своем: при своем положении, доступе к бюджету, к возможности влиять на массы, так как все это – аргументы для разговора с соперником.

Все рассуждения о том, что Конституция в России не работает, перевешивает вопрос: а что у нас работает вообще? Государственная машина? Нет, она ужасно глючит и проявляет многие симптомы шизофрении. Промышленность? Так она у нас, по выражению Медведева "замерзла", а я бы сказал – отмерзла. Образование? Ну, возможно при расформировании министерства образования оно бы и заработало, а так нет, не работает. Хотя отчеты пишутся и показатели растут.

Возможно, в России есть бизнес? Но он скоро допилит сук, на котором сидит: в основном его не интересует ни подготовка кадров, ни обновление фондов… Вот если бы дал кто или, пользуясь связями, отжать у кого, а так…

И все-таки хорошо, что Конституция у нас не работает. Даже у римлян права граждан существенно отличались от прав неграждан. Например, к гражданину Рима нельзя было применить публичное телесное наказание. То есть изначально Конституция – это есть граница. Граница своих и чужих, граница, которая позволяет, обосновывает, почему одно можно в отношении внешних и нельзя для своих. Это граница беззакония, того, например, до каких пор насилие таковым не является, а воровство не есть воровство. Предел дозволенной испорченности.

Вот почему подобные вещи вряд ли когда-то будут работать в России. Потому что они пытаются дать рациональную границу нерациональному. Кто бы что ни говорил, для России важно видеть смысл. Вернее, Смысл. Тогда можно и об остальном поговорить.

Современной Конституции России по своему влиянию ой как далеко до Русской правды, действовавшей веками. Нынешний закон хотя и составлен в соответствии с тенденциями гуманизма, глобализации и толерантности, но смысла напрочь лишен. Поэтому и порождает только русский бунт, бессмысленный и беспощадный, который проявляется хоть в восстаниях, хоть в беспробудном пьянстве, а хоть в поголовном равнодушии.

Константин Шморага